Почему украинцы становятся коллаборантами и как теперь жить с теми, кто сдавал своих
Историк и травматерапевт с помощью данных и научных исследований объясняют, почему люди склонны сотрудничать с оккупантом и что делать с ними дальше.
“Не так страшны чужие вши, как свои гниды”, — вспоминает свое пребывание в оккупации Галина Кухаренко из села Катюжанка Киевской области. Когда село захватили россияне в первые дни большой войны, Галина вместе с мужем и детьми были дома. Впоследствии, однажды соседи предупредили женщину, что Сашу ищут. Александр — ветеран АТО.
“Люди свои, местные, начали сдавать. За сигареты, водку”, — рассказывала LIGA.Life Галина. Так однажды пришли и задержали Сашу. Галина до семи вечера бегала между российскими блокпостами, требуя его освободить.
“Странное поведение некоторых односельчан было. Говорили: “Что ты творишь? С ними нужно дружить! Договариваться!”. Как договариваться с теми, кто приходит на твою землю с оружием?” — спрашивала женщина.
Ей удалось отбить мужа у оккупантов. Но за его свободу они всей семьей должны были срочно покинуть село. Так и спаслись. Как только Катюжанку деоккупировали и российские войска вышли из Киевской области, семья вернулась домой.
“Кто сдал моего мужа, мы точно не знаем и не хотим знать”, — говорит Галина LIGA.Life.
“Что потом делать с этой информацией? Как жить рядом с такими людьми? Мстить, ненавидеть? Это не мое. Пусть живут с этим.
Сотрудничавшие с оккупантами остались жить в селе. Семья Галины с ними не общается: “Их для нас нет. А остальное — дело СБУ. Мы поняли после оккупации, что в темноте хорошо видно светлых людей. И их у нас очень много”.
С начала полномасштабного вторжения россии СБУ разоблачила более 700 человек, подозреваемых в коллаборационизме, сообщил представитель СБУ Артем Дехтяренко на брифинге 10 ноября: “Это именно по статье 111-1 Уголовного кодекса — коллаборационная деятельность, которой до марта не существовало. То есть, в отличие от государственных предателей, это о коллаборантах в чистом виде”, — сказал он.
Пока идет полномасштабная война и пока не завершат расследование по каждому подозрению, невозможно назвать масштабы. К тому же следствие еще должно выяснить, почему человек так поступил. Пока что мы можем искать объяснения в исторических данных и в научных исследованиях о работе нашего мозга и психики в таких стрессовых условиях.
Как украинцы жили с коллаборантами после Второй мировой и в СССР
В 1950 году Николаю Решнюку из села Болязубы в Тернопольской области вынесли смертный приговор — за то, что был связным в УПА во время Второй мировой войны.
Советская власть узнала о роли парня уже после войны, когда он служил в армии в Рязани. Его там и арестовали. На суде зачитывали, кто свидетельствовал против него, поименно. Это были его односельчане. Сдали не только Николая, но и других уповцев.
Сначала приговор — расстрел. У Николая зашумело в ушах. Дома его ждала жена и сын Петр, которому в то время не было и года. Затем судья “смягчил” приговор, заменив его на 25 лет лагерей.
Николая отправили в Казахстан, затем — в Воркуту. После смерти Иосифа Сталина в 1953 году политических узников начали отпускать домой. Николай дождался своего освобождения в 1956 году и вернулся в родное село.
Одна односельчанка, Мокрина, сотрудничала с советскими органами, об этом знала вся деревня. После смерти Сталина она сбежала. Боялась самосуда. Остальные коллаборанты остались. Один из них публично покаялся перед односельчанами за то, что “сдавал невиновных”. Его простили.
А с другим, свидетельствовавшим против него, Николай по возвращении даже был в хороших отношениях, рассказывает его младший сын Леонид: “И в карты играли, и водку пили, переплелось все”.
Несмотря на тяжелые годы и предательство односельчан, Николай прожил почти до 92 лет. Его уважали в общине, воспитал троих детей, имел шестерых внуков и застал еще семерых правнуков. “Отец никогда не держал зла ни на кого и никогда не говорил мстить”, — отмечает его сын Леонид. И такие истории — не единичны, объясняет историк и глава ОО “Після тиші” Андрей Усач. Он исследует жизнь украинцев в 30-50-х годах.
Рассказывает, что когда нацисты захватывали украинские населенные пункты, то надеялись в значительной степени на местных — начиная от полиции и председателей в общинах: “Лицо общины было исключительно местным. Нацисты проверяли их, издавали приказы, но преимущественно руководили местные ставленники. Большинство задач, которые нацисты давали на территории Украины, они и выполняли.
По словам историка, это в основном были экономические задачи, например, конфискация скота. Но местные чиновники должны были выполнять указания и относительно массового насилия, начиная от Холокоста, геноцида ромов, борьбы с сопротивлением, мобилизации на принудительные работы в Германию.
Это не могло нравиться местным. Потому они начали расправляться с коллаборантами еще во время оккупации.
Кроме таких руководителей, предателями становились и обычные жители без должностей. И причины таких поступков были разными. Кто-то хотел забрать имущество евреев и поэтому их сдавал, кто-то в советские времена помогал депортировать людей в Сибирь в надежде заполучить их скот.
После Второй мировой войны, когда советские власти снова контролировали всю украинскую территорию, более 90 000 человек были осуждены за коллаборацию с нацистами.
Эти суды и приговоры — не все однозначны. Например, советская власть могла арестовать сельского старосту, а все село собирало подписи в его защиту, потому что им он не сделал ничего плохого, наоборот — пытался защитить. К примеру, предупреждал, когда будет конфискация скота.
“Колаборанты имели сравнительно больше власти и могли использовать ее не только во зло людям, но и во благо. Например, спасали евреев, которые потом свидетельствовали в их пользу”, — рассказывает Усач.
И добавляет, что каждый случай следует рассматривать индивидуально. Ведь советские власти неоправданно преследовали многих, и многих потом реабилитировали.
Сколько на самом деле было предателей и коллаборантов все эти годы, неизвестно. По словам Андрея, были люди, которые могли годами дружить и не знать, что этот человек против них свидетельствовал, а после открытия архивов правда всплывала. Или нет. Впрочем, говорит Усач, именно коллаборантов всегда было мало: “Есть два крайних вида поведения в оккупации — помощь оккупанту и активное сопротивление. Большинство людей выжидает, что будет”.
Когда власть, на которую работали оккупанты, отступала или ослабевала (как в случае со смертью Сталина), многие коллаборанты отступали вместе с ней.
Например, ставленники нацистов часто ехали с ними в Австрию или Германию, объясняет Усач. Там они часто называли себя вымышленными фамилиями. Коллаборанты не с запада Украины даже писали, что они из условной Тернопольской области, потому что галичан тогда не выдавали советской власти.
Также были случаи, когда коллаборанты доставали фиктивные документы и жили в СССР под вымышленной фамилией.
Было и такое, что коллаборанты после деоккупации прятались дома. В Житомирской области был староста в селе, который помогал вывозить людей на принудительные работы в Германию. Все думали, что он отошел вместе с нацистами. А через 20 лет оказалось, что он прятался все это время у сына на чердаке. Там и умер. Узнали об этом, когда нужно было похоронить.
Но многие, кто сотрудничал с нацистами или советскими карательными органами, оставались жить в родных домах.
Публично в советское время было табу говорить, кто что делал, но местные знали и передавали эти знания своим детям, в семейном кругу.
“Если хочешь жить в сельском обществе — должен идти на какой-то консенсус. С такими людьми жили, потому что рано или поздно должен с ними общаться по каким-то вопросам”, — говорит Усач.
Самосуды были, когда после советской власти приходили нацисты, добавляет историк. На западе Украины убивали советских активистов или символически заставляли их искупать вину. Например, давали портрет Сталина и приказывали ходить по селу, плевались, кричали, но потом отпускали”.
Впрочем, многих, кто обрекал на страдания и смерть своих в общине, наказание миновало. И боль из-за ненаказанного зла выливалась у местных в народные традиции, которые говорили, что таких людей когда-нибудь накажет Бог.
“Не было веры в государство, которое способно это сделать, — объясняет историк. — Мы записываем многих, кто пережил 30-50-е годы. Часто выясняется, что он делал плохое, и потом пришла расплата — дом сгорел, стал калекой и т.д. Например, ограбил евреев и передал их имущество как приданое дочерям, а они погибли трагически. Люди объясняли эти события Божьим возмездием. Это распространенный фольклорный сюжет”.
Но что характерно, что даже после всего пережитого, вспоминает Усач во время интервью, местные и сейчас в большинстве случаев не называют фамилии коллаборантов — не хотят навредить их потомкам, потому что “дети — не виноваты”.
Что побуждает людей, с которыми живешь бок о бок годами, предавать своих?
Что происходит с мозгом и эмоциями во время войны и оккупации
Когда возникает угроза, есть классическая последовательность реакции человека как социального существа. Сначала он ищет поддержку, возникает “страдальческое” выражение лица. Это сигнал, что все плохо, говорят работы нейрофизиологов Стивена Порджеса и Деб Даны. Человек еще может сказать: “Помогите”.
Если не сработало, кора, эволюционно новая в мозге, выключается. Начинается чисто физиологическая реакция как вида homo sapiens. Человек пытается преодолеть опасность. Включаются реакции “бей-беги-замри”. Человек может быть подвержен одной из этих реакций, а может использовать постепенно все. Иногда предварительные этапы проходят за доли секунды.
При “бей” человек может драться, пытаться “победить” стресс физически. Если это невозможно — у противника есть оружие, например, — включается “беги”. Срабатывает симпатический отдел периферической нервной системы. Человек пытается убежать.
Если это невозможно, включается рефлекс мнимой смерти. В кровь выделяется много опиоидов из гормональных желез. Может возникать стеклянный взгляд, замедляться дыхание. Внешне это “спокойствие”, но это потому, что человек смирился с потенциальной смертью.
Кроме этих реакций, у человека как социального существа есть еще четвертая — “мимикрируй”. То есть приспосабливайся к условиям, если это позволит выжить. Такое мы видим на временно оккупированных территориях. Люди, живущие там, принявшие российский паспорт или те, кого заставили проголосовать на псевдореферендуме, использовали реакцию приспособления для выживания.
Эта реакция исключительно защитная, люди подсознательно реагируют на обстоятельства. В таких условиях мозг работает очень быстро.
Человек смотрит, слушает, чувствует и на основе этого создает “маску”, защищая свою настоящую личность.
Со стороны это может выглядеть неприятно для украинцев, не понимающих, почему так происходит. Но это не только наша история.
Статья за 2000 год в Science авторства Дамассио и коллег свидетельствует: в результате переживаний мозг по-другому начинает управлять телом. Больше всего это проявляется в работе мышц. Чтобы сопротивляться, нужно быть в хорошей физической форме, питаться, а мышцы тела и кишечника страдают в первую очередь. Поэтому человек может чувствовать себя ослабленным, воспринимать себя гораздо слабее, несостоятельнее перед лицом врага. Это может быть объяснением того, почему многие люди не сопротивляются, когда сталкиваются с обидчиками, а пытаются приспосабливаться к условиям.
Еще в 1974 году американский психолог Стивен Милграм провел шокирующий эксперимент. Он исследовал, как стал возможен феномен наблюдателей концентрационных лагерей.
Милграм обнаружил, что более 60% людей способны совершать ужасные вещи по отношению к другим под психологическим влиянием или давлением авторитета.
Это тоже проявление реакции “приспосабливайся”, потому что человек с винтовкой таки чертовски авторитетен. Результаты Милграма повторялись затем в многочисленных экспериментах.
Ради выживания мы можем идти на морально тяжелые вещи, которые были бы для нас недопустимы в мирных условиях.
К тому же следует учитывать давление со стороны захватчиков. Роберт Чалдини в книге “Психология влияния” описал феномен коллаборационизма во вьетнамских концентрационных лагерях.
Например, надзиратели в лагере выбирали пленника, которого считали эмоционально слабее, и вместо того, чтобы вредить ему, начинали давать блага — еду или сигареты. Пленный получал блага в ограниченных условиях и чувствовал себя лучше.
Когда смотрители видели, что “клиент готов”, то в стиле “я же твой друг”, “не хочу тебе зла” провоцировали возмущение властью или устройством в США. Впоследствии это документировали и публиковали в печати Вьетнама, чтобы показать, что даже американские военные не верят в свою власть и победу.
Правда в том, что людям, пережившим оккупацию и сотрудничавшим с врагом, потребуется помощь после их возвращения. Им будет стыдно за свое поведение, они будут ощущать вину. И их важно вернуть в украинское свободное общество. За реальные доказанные преступления должно быть наказание. А другим следует дать возможность реинтегрироваться, перекрыть свои действия хорошими поступками.
Наука подтверждает, что людям в оккупации необходима надежда. Уильям Линч описывает ее как фундаментальное знание того, что все будет хорошо, что из трудностей есть выход.
Исследования Hobfoll подтверждают, что для любого человека во время кризиса и катастрофы главное — чувство надежды.
Если есть надежда — через связь с какой-то высшей силой или как форма эмоциональной связи с близкими — то человек способен выжить.
Ірина АНДРЕЙЦІВ, редакторка LIGA.Life
Оксана СТЕПАНЮК, медична психологиня, сертифікована травма- та арт-терапевтка
