Уклонисты. А что, если на войну никто не придет?

Военные эксперты полагают, что российская мобилизация теоретически может изменить ход военных действий в Украине только в том случае, если ее проведут достаточно эффективно. Впрочем, некоторые настаивают, что оценивать эффект от мобилизации пока еще слишком рано.

В любом случае, военнообязанных уже везут на фронт без всякой подготовки. Контрактники и наемники, воюющие на стороне россии, а также западные разведки и президент Украины Владимир Зеленский сходятся в одном — большинство мужчин, которых сейчас массово мобилизуют, погибнут. По словам источников “Медузы”, власти хотят отправить воевать в Украину 1,2 миллиона человек.

Только по самым предварительным оценкам, за последние дни россию уже покинуло несколько сотен тысяч военнообязанных, которые хотят избежать мобилизации.

Уклоняются от воинской повинности и оставшиеся в стране. (Если вы находитесь в россии — не ходите в военкомат и не получайте повестку. Почитайте эту инструкцию “Медузы”.)

Уклонение от службы во время массовой мобилизации — малоизученный феномен. Как минимум потому, что в эпоху профессиональных армий это из ряда вон выходящая мера. Массовой мобилизации в россии не было с Великой Отечественной войны. Впрочем, даже тогда дезертирство и уклонение от службы в армии носило массовый характер.

ВСЕ, КТО НЕ ХОЧЕТ ВОЕВАТЬ, УКЛОНИСТЫ? ИЛИ ДЕЗЕРТИРЫ?

В этом выпуске речь пойдет обо всех, кто еще не находится на фронте, но может туда попасть из-за мобилизации и старается этого избежать. Сильно упрощая, таких людей можно разделить на две категории.

Во-первых, собственно уклонисты. Чаще всего так называют тех, кто уклоняется (“косит”) от военной службы: симулирует болезни, получает за взятки “бронь”, отсрочку или полное освобождение от воинской повинности, попросту игнорирует повестки, прячется, эмигрирует и так далее. Слово “уклонист” в этом значении закрепилось в русском языке только в нулевые годы. Прежде так называли представителей оппозиционных групп в Коммунистической партии (“правого уклона” и “левого уклона”). 

Во-вторых, так называемые отказники. Ими считают всех тех военнообязанных, кто отказывается от прохождения службы, поскольку это противоречит их убеждениям.

Отказники считают, что их антимилитаристской или пацифистской позиции достаточно, чтобы не нести воинскую повинность, — и редко прибегают к (легальным или не очень) методам уклонистов. Например, они исповедуют религию, которая запрещает любое насилие. Международное право выделяет таких людей в особую группу. 

Тут надо сразу оговориться: “отказник” — плохой термин. Он и имеет очевидную негативную окраску, и грамматически некорректен. Вообще-то, отказник — это тот, от кого отказались (например, ребенок, от которого отказались родители) или кому в чем-то отказали. В семидесятые в СССР “отказниками” называли людей (обычно евреев), которые хотели эмигрировать, но им не дали выездную визу (это слово даже перешло в английский язык в виде refusenik). 

Тот, кто сам от чего-то отказывается, — отказчик. Но будем уж пользоваться общепринятым “отказник”. Среди знаменитых отказников — австрийский католик Франц Егерштеттер, который отказался служить в вермахте и был казнен нацистами; и американский боксер Мохаммед Али, который отказался воевать во Вьетнаме и отстоял это право в Верховном суде. 

Совсем другая категория — это дезертиры. Так называют военнослужащих, которые покидают воинскую часть или службу с одной целью — перестать участвовать в боевых действиях. Если дезертиры ищут укрытия или защиты на стороне противника — по законам войны они считаются военнопленными. Еще в девяностые дезертиров было принято считать подвидом уклонистов. Ныне юристы все чаще настаивают, что разница между ними все же довольно существенна. 

Любой военнослужащий, который отказывается участвовать в конфликте, если этот конфликт осужден международным сообществом (да, эта формулировка намеренно так неопределенно сформулирована), считается беженцем согласно соответствующей конвенции ООН.

Специальная директива ЕС уточняет этот принцип для европейских стран: все, кому грозит уголовное преследование за отказ участвовать в акте агрессии, имеют право на политическое убежище. Проблема лишь в том, что дезертиры и уклонисты сперва должны как-то оказаться на территории ЕС: пару лет назад суд Евросоюза в Люксембурге постановил, что у стран-членов нет обязательства выдавать гуманитарные визы тем, кто нуждается в защите.

Среди россиян, которые подлежат мобилизации или уже были отправлены воевать в Украину, есть и дезертиры, и уклонисты, и отказники. К слову, в конце сентября Госдума ввела наказание за добровольную сдачу в плен и дезертирство “в период мобилизации” (до 10 лет лишения свободы). При этом за неявку в военкомат военнообязанным грозит всего лишь административное наказание и штраф до трех тысяч рублей.

УКЛОНИСТЫ КАК-ТО МОГУТ ПОВЛИЯТЬ НА ХОД ВОЙНЫ?

Могут. Такие случаи бывали в истории.

Пожалуй, самый известный пример — масштабная и очень успешная американская кампания по уклонению от участия в войне во Вьетнаме. Американская армия всегда держалась на профессионалах и добровольцах, а массовая мобилизация — довольно редкое явление в истории США. Не в последнюю очередь из-за того, что такая мера, как правило, встречала сильное общественное сопротивление. Использование лазеек в законах, которые позволяли избежать призыва, — американская традиция не в меньшей степени, чем милитаризм.

Чтобы определить, кто подлежит мобилизации, американские власти используют призывную лотерею. Исследования показывают, что во время вьетнамской войны ее механизм усугублял разные виды неравенства. Тот же Мохаммед Али, объясняя, почему стал отказником, говорил: “За что мне стрелять во вьетнамцев? Они не называли меня н***ром”.

Во время вьетнамской войны десятки тысяч американских уклонистов эмигрировали, скрываясь от призыва в Канаде, Мексике или Швеции. Многие влились в более широкое движение за гражданские права. В итоге антивоенный протест не только поспособствовал тому, что США в конце концов вывели войска из Вьетнама, но и стал мощнейшим драйвером движения за равноправие.

Другой пример — Португалия в те же шестидесятые. Диктатор Антониу ди Салазар решил военной силой подавить освободительные движения в португальских колониях в Африке: в Анголе, Гвинее-Бисау и Мозамбике. 

Разрозненные оппозиционные силы — от радикальных коммунистов до консервативных католиков — призвали военнообязанных уклоняться от службы или дезертировать. Примерно пятая часть подлежащих мобилизации не встала на воинский учет. Многие покинули Португалию (часто нелегально). За рубежом они создавали объединения для борьбы с колониализмом и авторитаризмом.

Португальские уклонисты, объединившись со студентами, стали главной оппозиционной силой в последние годы диктатуры Салазара. Колониальная война на другом континенте и борьба с радикальной оппозицией внутри страны окончательно подорвали экономическую силу режима — и в конечном счете привели к его закату.

УКЛОНЕНИЕ ОТ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ — ЭТО ОБЯЗАТЕЛЬНО ПЛОХО?

Нет, нет и еще раз нет. 

На то, чтобы убедить нас, что это позор и измена Родине, тратятся огромные пропагандистские усилия — причем далеко не только в россии. Поэтому не грех повторить: уклонение от военной службы — это нормально, а в некоторых случаях (например, в нынешней россии) — это моральный долг сознательного гражданина.

Недавно у нас вышел “Сигнал” про ненасильственные протесты. Там мы приводили классическое определение гражданского неповиновения: это нарушение несправедливого закона, совершенное сознательно и с готовностью понести за это ответственность. Отказ подчиниться требованиям военного призыва и мобилизации — это именно оно и есть. Именно это сделал Мохаммед Али — и именно за это стал героем американского антивоенного движения.

Эмигрировать, уйти в подполье, подкупить врача или военкома, чтобы не попасть под мобилизацию, — это, конечно, не гражданское неповиновение. Героического в этом мало. Но это тоже протест, тоже сопротивление. 

Американский политолог Джеймс Скотт написал несколько книг о повседневном “малом” сопротивлении государству: воинской повинности, налогам, принудительному труду (вот эти книги: “Оружие слабых”, “Господство и искусство сопротивления” и самая знаменитая “Искусство быть неподвластным”). Это повседневное сопротивление может состоять в недобросовестной работе, саботаже, уходе в тень, сатире, а в пределе — в бегстве от государства. 

“Малое” сопротивление — удел общества, живущего в разладе со своим государством, но по каким-то причинам не имеющего сил на прямую конфронтацию с ним. С XVI до XVIII век русские крестьяне тысячами бежали либо в Польшу, либо просто в степи. Причем в тех редких случаях, когда нам известно, от чего именно они бежали, на первом месте почти всегда была военная служба. 

Тот факт, что многие из этих людей стали казаками, свидетельствует, что они вовсе не были в массе своей трусами и слабаками. Дело было именно в том, чтобы не служить государству, не рисковать жизнью ради каких-то целей, которые и понять-то не всегда можно, а даже если их и достичь, то самому воину от этого будет в лучшем случае то же казенное довольствие. 

Согласно Скотту, примерно таким же образом, как днепровское и донское казачество, в Юго-Восточной Азии еще в самом начале нашей эры образовалась Зомия — гигантский конгломерат сообществ людей, которые бежали от государства (прежде всего от китайской империи Хань) в горы и сознательно избрали “варварский” образ жизни: без центральной власти, без единого языка, без письменности и — принципиально важно — без регулярной армии. 

Многие другие ученые раскритиковали концепцию Скотта (например, вот). Но в одном с ним трудно поспорить: нежелание иметь дел с государством (и в первую очередь воевать за него) — это эмоция, которая способна порождать или укреплять особые идентичности. 

В развитии английского квакерства или русского старообрядчества эта эмоция была неотделима от религиозных противоречий с соответствующими господствующими церквями. Так же как у русских сектантов и ортодоксальных иудеев уже в XIX веке. Или у крымских татар после введения в российской империи всеобщей воинской повинности в 1870-е годы: они не были готовы воевать с единоверцами на стороне иноверного государства и массово эмигрировали в Османскую империю. 

Во всех этих случаях мотивация уклонистов в конечном итоге сводится к тому же, о чем говорил Мохаммед Али: они (государство) нам не свои, они нас за людей не считают — с чего это мы должны за них воевать?

Лев Толстой в своем пацифизме заходил еще дальше: “своих” государств, армий и войн вообще не бывает, всякий разумный человек должен избегать всего этого. Потом, в бунтующем Париже 1968 года, еще был такой лозунг: “Представь: война, а никто не пришел”. Толстовцы старались быть первыми из непришедших.

Протест против воинской повинности — это всегда политическое действие, даже если уклонист и дезертир руководствуются не идейными соображениями, а простым желанием выжить. Если люди не готовы убивать других и погибать за цели, которые представляются им неправедными или попросту непонятными, у них должно быть право отказаться от военной службы. И не так важно, что об этом говорит закон. 

Чтобы это как-то повлияло на ход боевых действий, уклонение и дезертирство должны приобрести громадный масштаб (как, например, в российской армии в 1917 году, когда фронт попросту развалился). Но уклонисты и отказники (причем даже в относительно небольшом масштабе) могут нарушить стабильность режима. Когда десятки тысяч человек сомневаются в решении власти — это уже серьезный вызов ее легитимности.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ГОТОВИЛИ ЭТО ПИСЬМО

Сразу же после объединения Италии в королевство в 1861 году в стране объявили всеобщую воинскую повинность — и, как полагают историки, именно это поспособствовало возникновению влиятельных сицилийских мафиозных кланов. Мафия предлагала уклонистам защиту от центрального правительства и репрессий, связанных с нежеланием большинства военнообязанных сицилийцев проходить службу в итальянской армии. При этом отдельные исследования вообще утверждают, что прохождение службы по призыву существенно увеличивает вероятность вовлечения в криминальную активность в будущем.