Тонкая красная линия

Зеркало недели, 16 июня 2018. Опубликовано 08:10 17 июня 2018 года Этот пароксизм — симптом неизбежного общего распада и трансформации в неведомое.

“Мне казалось нужным напомнить об этих аспектах ментальности, поскольку именно в установках по отношению к смерти неосознанное или не выговоренное играет особенно большую роль”.

Филипп Арьес. “Человек перед лицом смерти”

Чтобы объяснить мысль, нужно рассказать историю. Если мысль о сегодняшнем, то история должна быть давней. Должна устояться и быть достаточно неоспоримой. Чтобы иметь возможность противостоять натиску хаоса и истерии наших дней. 

Возможно, наблюдая социально-политические гримасы мира, мы являемся свидетелями заката предыдущей исторической эпохи. И этот пароксизм — симптом неизбежного общего распада и трансформации в неведомое. 

Историки культуры и социологи говорят, что кризисы эпох отличаются от нулевых отметок календарей лет на 15, и ХХ в. начался с Первой мировой войны, изменив миропорядок после Второй. Пожалуй, неоспоримо будет сказать, что наш, украинский миропорядок, со всей его фольклорной мифологией и салогорилочным прекраснодушием, рухнул в 2014-м. Но еще не окончательно.

Чем драматичнее меняются обстоятельства, тем чаще человек обращается к т.н. экзистенциальным вопросам о смыслах происходящего, да и о смысле собственного существования.

Достаточно удобные ответы давала религия. Но эти ответы уже теряют свою средневековую функциональность, поскольку церкви — интегральная часть все той же, погружающейся в неизвестное, Евроатлантиды.

Достаточно прочный фундамент дает вера во что-либо, вовсе не обязательно связанная с религией. Но вера имеет дело со сферой невидимого, и здесь образованность и поинформированость людей играет с ними злую шутку. Сознание требует доказательств, как наркоман — дозу, а без доказательств у него наступает когнитивная ломка.

Чем явственнее слышен треск всего цивилизационного сооружения, тем отчаяннее сознание цепляется за маркеры того времени, когда мир казался более прочным. Фольклорная мораль и этика, в основном сочиненная писателями-романтиками, жившими в следующих веках, оказывается неприменимой в условиях действительного кризиса. Так неприменимы шуточные декорации, в отверстие которых зазывает вставить голову уличный фотограф. В фанерный пейзаж можно войти лишь с фейковой стороны.

Так вот, история. Словосочетание “тонкая красная линия” употребляют в основном невпопад, без учета происхождения. Но в целом говорят так, когда речь о чем-то крайнем, последнем, запредельном. Так в литературе называется отражение 93-м шотландским пехотным полком, одетого в красные мундиры, русской кавалерийской атаки в битве при Балаклаве 25 октября 1854 г. 

Маленький греческий поселок с населением в несколько сотен человек в сентябре 1854-го превратился в шумный город. Учитывая потерю нами Крыма, ситуация поучительная. Да история достаточно канонична, но есть нюансы, о которых позже. 

Итак, 200 шотландских стрелков под командованием генерал-майора сэра Колина Кэмпбелла защищали подступы к Балаклаве. Утром их атаковал русский казачий полк численностью в 600 сабель. Кэмпбелл сказал своим солдатам: “Приказа к отходу не будет, парни. Вы должны умереть там, где стоите”. Адъютант Кэмпбелла, Джон Скотт, ответил: “Есть, сэр Колин. Если понадобится, мы это сделаем”. 

Ввиду скудности личного состава, генерал выстроил шотландцев не в четыре стрелковые цепи (firing line), а в две, чтобы закрыть фронт. Правильная рекогносцировка, хорошее оружие, выучка и хладнокровие шотландцев привели к тому, что русские казаки не стали дожидаться третьего сокрушительного залпа шотландцев, и оставшиеся в живых пустились в бегство.

Почему выучка и хладнокровие? Англичане использовали дульнозарядную винтовку “Энфилд” (чудовищного для нас сегодня калибра 15 мм с пулей весом в 43 грамма и прицельной дальностью до 914 м). Стрелок мог сделать из нее три выстрела в минуту. 

Но есть нюанс, о котором я обещал сказать. Исход этого боя никто не оспаривает, но понятно, что каждая их сторон изменяет количество участников в свою пользу. В британском случае говорится об “около 200 горцах”. Но крайне редко упоминается, что в бою также приняло посильное участие около сотни раненых (еще ходячих, хотя ранение по тем временам означало неизбежную смерть), еще примерно 40 приблудившихся из других частей гвардейцев и неизвестное количество турков, остановленных накануне Кэмпебеллом во время бегства с передовых редутов. 

Мы уже теперь сами знаем, по нашей войне, как иногда распределяются награды, слава, УБД и все такое. Поэтому я хочу сказать об особой ценности людей, составляющих суть любой “тонкой красной линии”. О смертельно раненых, искалеченных, искупающих моменты слабости и просто трусости, о потерявшихся, но продолжающих сражаться. 

Каминг-аут теперь. Мысли, которыми я хочу поделиться, вызвало у меня самоубийство Леонида Кантера. Я всегда учу людей сперва подождать дня три, по любому поводу, и если ваше мнение не меняется от новых входящих, тогда есть смысл его высказать. Мое не изменилось. 

Самоубийство, суицид — всегда драматичнее бытовых или военных смертей, потому что бросает невероятный вызов тому, что мы называем здравым смыслом. Этим пользуются дети и подростки. Раньше предпочитавшие драматические имитации, но теперь создающие полные сценарии, зная, что Интернет все запомнит. Этим пользовались романтические творческие личности двух прошлых веков, поверив в абсолютность свободы воли и бросая атеистический вызов клерикальному обществу.

Не отсутствие смысла, а перенаполненность сознания каким-то одним, крайне болезненным, не умещающимся в рассудок смыслом, — причины где-то там. Весь левацкий бред о социально-экономических причинах как ключевых — гнусная манипуляция. Нет никакой четкой корреляции ни по социальному статусу, ни по гендеру (наличие семьи-детей никого не останавливало, это вообще не гарантия ничего), ни по возрасту. Есть совокупность переменных, немного увеличивающих или снижающих риск, но они очень уж различаются по странам и континентам.

Кроме того, социальная жизнь любого человека обращена к другим, неким социально приемлемым “фасадам”. Они могут быть конформистскими или эпатажными, но задача такого “фасада” — коммуникация, передача базового сообщения обществу, независимо от того, как вы к обществу и людям вообще относитесь. А также сокрытие того, что нарушает схематическую целостность образа, тех дьяволов, которые в мелочах. Такова человеческая природа.

Насколько человек имеет право распоряжаться своей жизнью, где проходит граница между личной свободой и социальной ответственностью? Одни и те же люди говорят: “мое тело — мое дело” и “как он мог, у него же дети”, “право художника на последнее самовыражение” и “предательский поступок”. Ну и так далее. 

Поведение человека не имеет само по себе каких-то фиксированных границ нормы, оно более разнообразно, чем хотелось бы думать и тем более — говорить вслух. Человек социален потому, что он учится и развивается через подражание или отрицание себе подобных. В относительно неизменных социальных рамках мир представляется структурированным и логичным, даже непознаваемое занимает свое функциональное место в религиях. 

В таком мире четыре параметра определяют отношение к смерти: индивидуальное самосознание; защитные механизмы против неконтролируемых сил природы, постоянно угрожающих социальному порядку (секс и смерть); вера в загробное существование; вера в связь между злом и грехом, страданием и смертью, образующая базис мифа об изначальной греховности.

В разрушающемся миропорядке невозможно уловить контуры нового старой социальной “оптикой”, поэтому остается индивидуальное самосознание, одиночество в толпах и весь прочий экзистенциальный ужас.

Часть людей от него эффективно закрываются банальным дауншифтингом, т.е., проще говоря, цивилизованным оскотиниванием, при котором личные зоологические потребности становятся абсолютной доминантой. Это вовсе не какие-то специально плохие люди, они просто приспосабливаются и проживают свою биологическую жизнь среди таких же, и это является нормой в их среде. Они более-менее успешно размножаются, быстро эволюционируя в политических предпочтениях от радикального либертарианства до консервативного мамства. В их мире никогда не будет войны, даже если снаряд попадет в соседский дом. 

И есть другие, которых меньше, которые приспосабливаются плохо по самым разным причинам. Потребность гиперкомпенсации делает их яркими личностями, но иногда слишком. Они создают значительные культурные и социальные ценности, но за счет собственного выгорания и иногда сгорания полностью. Так это работает. Как у “Русалочки” Андерсена — или голос, или ножки, и/или хвост, или принц. В их мире всегда война за ценности, что бы ни происходило вокруг. 

Одна из составляющих культуры — ее включенность в общий поток, даже если это контркультура. Даже эгоистичный творец (а бывают другие?) всегда диалогичен, отсюда и неудачная попытка забвения Герострата. То есть творческая личность тем свободнее, чем ее творения социальнее.

История изобилует примерами личных катастроф людей, которые создавали великие произведения искусства. (Что, впрочем, не означает, что жизнь других не была такой же, просто они ничего заметного не создали). Творчество драматично и неврастенично, но оно же и защищает творца, как экзоскелет или ортез.

Человек культуры смертельно ранен уже самим фактом причастности к ней, и его поведение не принадлежит ему на самом деле. Он это чувствует, и в этом природа любого творческого бунта, включая самоубийство.

Малохудожественная неприятность в том, что во время войны у нас почти ежедневно и совершенно недобровольно гибнут люди, которые, в общем-то, эти самые высокие ценности по факту и защищают. Мы же не так часто цитируем их имена, потому что их смерть стала страшной обыденностью. И даже не это плохо. А то, что гибель известного человека мы на себя проецируем, а неизвестного — нет. Хочется, чтобы у смерти был высокий смысл, оправдывающий хоть как-то и наше собственное существование.

Такой выход есть для всех без исключения творческих людей, страдающих от избытка жизни. Это — Тонкая Красная Линия, в которой вы пригодитесь с любыми душевными ранами, потому что она — всегда тонкая, и она проходит везде.

Лучше быть “Тонкой красной полоской, ощетинившейся сталью”, по выражению репортера “Таймс”, чем героем русской пьесы, о котором скажут “Испортил песню... дурак!”. Поэтому если вы ранены, заблудились или даже сбежали — всегда есть более достойный способ закрыть гештальт. Наша Крымская война еще впереди.

Олег ПОКАЛЬЧУК, социальный психолог